У. Шекспир Гамлет АКТ 3
У. Шекспир Гамлет АКТ 3
СЦЕНА 1
(Комната в замке. Входят король, королева, Полоний,
Офелия, Розенкранц и Гильденстерн)
(Зала в замке. Входят Гамлет и актеры)
Король: Мне не нравится возвышенность его,
…….Ограждение должны мы применить
…….От сумасшествия его. Я вам даю
…….Поручение и вы должны тот час же
…….В Англию его сопроводить.
…….Промедленье риск большой содержит,
…….Опасность ежечасно возрастает,
…….Невменяемость его тому причиной.
Гильденстерн: Желанием мы тем запасены
…….С верой святость оградить от страха,
…….Чтоб питанием была лишь невредимость
…….Вашего величества.
Розенкранц: Единым
…….Огражденьем вашей жизни прочной силой,
…….Что бронёй ума хранит себя,
…….Большим духом от которого зависит
…….Благо остальных, что им опорой,
…….Титул ваш не даст им умереть.
…….Наделит единым вдохновеньем,
…….Что подобно укрепленью колеса
…….На вершине тысячами мыслей
…….Подобьем спиц. Падение одной
…….Всему развалом и единственно король,
…….Заметив неисправность от крушенья,
…….Убережёт…
Король: Готовьтесь попроворней.
…….Желаю наложить арест на страх,
…….Пора его свободу укротить.
Розенкранц и Гильденстерн: Тогда мы поспешим
(Розенкранц и Гильденстерн уходят. Входит Полоний)
Полоний: Мой государь
…….Он к матери пошёл, позвольте мне
…….Укрыться за ковром в процессе том,
…….Чтоб услышать оправдания его,
…….Гарантию что мать возмущена.
…….Как говорили мудро вы когда-то
…….Увеличить публику при нём,
…….Чтоб не только мать ему внимала.
…….Чтоб модель составить разговора,
…….Хорошей платой лжи вам не коснуться.
…….Пред вашим сном зайду к вам рассказать
…….Всё то о чём удастся мне узнать.
Король: Благодарю вас дорогой.
(Полоний уходит)
…….О страшен грех
…….Это зловонный запах для небес;
…….Братоубийство страшное проклятье,
…….Не отмолить его мне никогда,
…….Хотя склонность острую имею
…….Аннулировать проклятую вину
…….И намеренно стремлюсь я к этой цели.
…….Мне нравится двойное увлеченье,
…….Которое пустить я жажду в ход
…….Но медлю, проклиная сам себя,
…….За то, что я посмел так хладнокровно
…….Кровь братскую пролить. И нет дождя
…….Что освежили б надо мною небеса.
…….Как смыть мне это и избавиться от шоу?
…….Смотреть в лицо обиженным в проступке?
…….К молитвеннику с силою припасть,
…….Опередив паденье быть прощённым.
…….Или простить возвышенность свою?
…….Что пухом устремилась в небеса
…….Моей ошибки прошлой составленьем,
…….Проступок сгладить тот теперь моленьем?
…….Прощением столь скверного убийства?
…….Быть в состоянье одержимого убийцы,
…….Увенчать тем собственную власть
…….И честолюбие прекрасной королевы
…….И быть прощённым в сохранении обиды?
…….В текущем разложенье того мира
…….Обиду правосудьем золотя.
…….И быть в заботе о вознагражденье,
…….Самому себе, купив закон.
…….Потеряв возвышенность свою,
…….Всё к большему обману править шаг,
…….Играя его правильной природой.
…….Выравнивая зубы, лоб расправить
…….Наполненный ошибочной уликой?
…….При этом демонстрировать покой?
…….Раскаянья при этом не имея?
…….И об этом никогда не сожалеть?
…….О скверный жребий! Сердце мрачной смерти!
…….О падший дух в борьбе к освобожденью
…….Искуснее прикованный к груди!
…….Ангелы спасите! О, заставьте!
…….Пасть на колени, сердца сталь смягчить.
…….Дайте гибкость жил новорождённых!
…….Возможно, что всё будет хорошо.
(Отходит, встаёт на колени.)
(Входит Гамлет)
Гамлет: Я властен правосудие свершить
…….Теперь, когда к молитвам он склонён.
…….Мой час настал, пусть он взойдёт на небо
…….И я отмщён. Но стоит поразмыслить,
…….Не примет негодяя мой отец,
…….Так как я, послав его на небо
…….Стану тем же негодяем в том отмщёнье.
…….О, это не понравиться отцу,
…….Преступленьем этим будет недоволен.
…….Но как не омрачить его небес?
…….Нет наших связей с ним в теченье мыслей.
…….Тяжеловесной может стать ему та месть
…….От которой душу не очистить.
…….И в пору б повторить ему приход?
…….Нет, мой меч не станет при молитвах
…….Правосудие вершить. Когда он будет
…….Пьяным, спящим или же во гневе,
…….В кровосмешенье черпать наслажденье
…….И клясться в ложе с некою игрой,
…….Надеясь на спасение. Тогда
…….Отправим мы его на небеса.
…….Чтоб проклятой его душа была
…….И чёрною отправилась бы в ад
…….Исцеленьем тела матери моей
…….От этих дней болезненно гнетущих.
(Уходит.)
Король: (вставая)
…….Слова летят, а мысль остаётся,
…….Словам без мыслей неба не достичь.
(Уходит.)
(Комната королевы. Входят королева и Полоний)
Гамлет в русских переводах
Акт III Сцена 3
Борис Пастернак (1941)
Вильям Шекспир
Гамлет Принц Датский
Трагедия
АКТ III
СЦЕНА 3
Входят король, Розенкранц и Гильденстерн.
Я не люблю его и потакать
Безумью не намерен. Приготовьтесь.
Сейчас я подпишу вам свой приказ
И в Англию отправлю принца с вами.
Наш сан не терпит, чтоб из-за угла
Всегда подстерегала нас случайность
Священно в корне это попеченье
О тысячах, которые живут
Лишь вашего величества заботой.
Долг каждого — беречься от беды
Всей силой, предоставленной рассудку.
Какая ж осмотрительность нужна
Тому, от чьей сохранности зависит
Жизнь множества! Кончина короля —
Всех близстоящих. Это — колесо,
Торчащее у края горной кручи,
К которому приделан целый лес
Зубцов и перемычек. Эти зубья
Всех раньше, если рухнет колесо,
На части разлетятся. Вздох владыки
Во всех в ответ рождает стон великий.
Пожалуйста, скорей сберитесь в путь.
Пора забить в колодки этот ужас,
Розенкранц и Гильденстерн
Розенкранц и Гильденстерн уходят.
Он к матери пошел в опочивальню.
Подслушаю пойду-ка за ковром.
Она его, наверно, отчитает.
Но ваша правда: мать тут не судья.
Она лицеприятна. Не мешает,
Чтоб был при этом кто-нибудь другой
И наблюдал. Прощайте, государь мой.
С разведки этой я еще пред сном
Благодарю вас, друг мой.
Удушлив смрад злодейства моего.
На мне печать древнейшего проклятья:
Убийство брата. Жаждою горю,
Всем сердцем рвусь, но не могу молиться.
Помилованья нет такой вине.
Как человек с колеблющейся целью,
Не знаю, что начать, и ничего
Не делаю. Когда бы кровью брата
Был весь покрыт я, разве и тогда
Омыть не в силах небо эти руки?
Что делала бы благость без злодейств?
Зачем бы нужно было милосердье?
Мы молимся, чтоб Бог нам не дал пасть
Иль вызволил из глубины паденья.
Отчаиваться рано. Выше взор!
Я пал, чтоб встать. Какими же словами
Молиться тут? «Прости убийство мне»?
Нет, так нельзя. Я не вернул добычи.
При мне все то, зачем я убивал:
Моя корона, край и королева,
За что прощать того, кто тверд в грехе?
У нас нередко дело заминает
Преступник горстью золота в руке,
И самые плоды его злодейства
Ест откуп от законности. Не то
Там, наверху. Там в подлинности голой
Лежат деянья наши без прикрас,
И мы должны на очной ставке с прошлым
Держать ответ. Так что же? Как мне быть?
Покаяться? Раскаянье всесильно.
Но что, когда и каяться нельзя!
Мучение! О грудь, чернее смерти!
О лужа, где, барахтаясь, душа
Все глубже вязнет! Ангелы, на помощь!
Скорей, колени, гнитесь! Сердца сталь,
Стань, как хрящи новорожденных, мягкой!
(Отходит в глубину и становится на колени)
Он молится. Какой удобный миг!
Удар мечом — и он взовьется к небу,
И вот возмездье. Так ли? Разберем.
Он моего отца лишает жизни,
А в наказанье я убийцу шлю
Да это ведь награда, а не мщенье.
Отец погиб с раздутым животом,
Весь вспучившись, как май, от грешных соков,
Бог весть, какой еще за это спрос,
Но по всему, наверное, немалый.
Так месть ли это, если негодяй
Испустит дух, когда он чист от скверны
И весь готов к далекому пути?
Назад, мой меч, до боле страшной встречи!
Когда он будет в гневе или пьян,
В объятьях сна или нечистой неги,
За картами, с проклятьем на устах
Иль в помыслах о новом зле, с размаху
Руби его, чтоб он свалился в ад
Ногами вверх, весь черный от пороков.
Но мать меня звала. — Еще поцарствуй.
Отсрочка это лишь, а не лекарство.
Слова парят, а чувства книзу гнут.
А слов без чувств вверху не признают.
Михаил Лозинский (1933)
Вильям Шекспир
Трагедия о Гамлете
Принце Датском
ДЕЙСТВИЕ III
ЯВЛЕНИЕ 3
Входят король, Розенкранц и Гильденстерн.
Он ненавистен мне, да и нельзя.
Давать простор безумству. Приготовьтесь;
Я вас снабжу немедля полномочьем,
И вместе с вами он отбудет в Англию;
Наш сан не может потерпеть соседство
Опасности, которую всечасно
Грозит нам бред его.
Священная и правая забота —
Обезопасить эту тьму людей,
Живущих и питающихся вашим
Жизнь каждого должна
Всей крепостью и всей броней души
Хранить себя от бед; а наипаче
Тот дух, от счастья коего зависит
Жизнь множества. Кончина государя
Не одинока, но влечет в пучину
Все, что вблизи: то как бы колесо,
Поставленное на вершине горной,
К чьим мощным спицам тысячи предметов
Прикреплены; когда оно падет,
Малейший из придатков будет схвачен
Грозой крушенья. Искони времен
Монаршей скорби вторят общий стон.
Готовьтесь, я прошу вас, в скорый путь;
Пора связать страшилище, что бродит
Розенкранц и Гильденстерн
Розенкранц и Гильденстерн уходят.
Мой государь, он к матери пошел;
Я спрячусь за ковром, чтоб слышать все;
Ручаюсь вам, она его приструнит;
Как вы сказали — и сказали мудро, —
Желательно, чтоб кто-нибудь другой,
Не только мать — природа в них пристрастна, —
Внимал ему. Прощайте, государь;
Я к вам зайду, пока вы не легли,
Сказать, что я узнал.
О, мерзок грех мой, к небу он смердит;
На нем старейшее из всех проклятий —
Братоубийство! Не могу молиться,
Хотя остра и склонность, как и воля;
Вина сильней, чем сильное желанье,
И, словно тот, кто призван к двум делам,
Я медлю и в бездействии колеблюсь.
Будь эта вот проклятая рука
Плотней самой себя от братской крови,
Ужели у небес дождя не хватит
Омыть ее, как снег? На что и милость,
Как не на то, чтоб стать лицом к вине?
И что в молитве, как не власть двойная —
Стеречь наш путь и снискивать прощенье
Тому, кто пал? Вот, я подъемлю взор, —
Вина отпущена. Но что скажу я?
«Прости мне это гнусное убийство»?
Тому не быть, раз я владею всем,
Из-за чего я совершил убийство:
Венцом, и торжеством, и королевой.
Как быть прощенным и хранить свой грех?
В порочном мире золотой рукой
Неправда отстраняет правосудье
И часто покупается закон
Ценой греха; но наверху не так:
Там кривды нет, там дело предлежит
Воистине, и мы принуждены
На очной ставке с нашею виной
Свидетельствовать. Что же остается?
Раскаянье? Оно так много может.
Но что оно тому, кто нераскаян?
О жалкий жребий! Грудь чернее смерти!
Увязший дух, который, вырываясь,
Лишь глубже вязнет! Ангелы, спасите!
Гнись, жесткое колено! Жилы сердца!
Смягчитесь, как у малого младенца!
Все может быть еще и хорошо.
(Отходит в сторону и становится на колени.)
Теперь свершить бы все, — он на молитве;
И я свершу; и он взойдет на небо;
И я отмщен. Здесь требуется взвесить:
Отец мой гибнет от руки злодея,
И этого злодея сам я шлю
Ведь это же награда, а не месть!
Отец сражен был в грубом пресыщенье,
Когда его грехи цвели, как май;
Каков расчет с ним, знает только небо.
Но по тому, как можем мы судить,
С ним тяжело: и буду ль я отмщен,
Сразив убийцу в чистый миг молитвы,
Когда он в путь снаряжен и готов?
Назад, мой меч, узнай страшней обхват;
Когда он будет пьян, или во гневе,
Иль в кровосмесных наслажденьях ложа;
В кощунстве, за игрой, за чем-нибудь,
В чем нет добра. — Тогда его сшиби,
Так, чтобы пятками брыкнул он в небо
И чтоб душа была черна, как ад,
Куда она отправится. — Мать ждет, —
То лишь отсрочку врач тебе дает.
Слова летят, мысль остается тут;
Слова без мысли к небу не дойдут.
Анна Радлова (1937)
Вильям Шекспир
Гамлет Принц Датский
АКТ III
СЦЕНА 3-я
Розенкранц и Гильденстерн.
Не нравится мне это. Да, опасно
Безумцев на свободе оставлять.
Поэтому готовьтесь. Порученья
Получите вы тотчас. С вами он
Теперь же должен в Англию уехать.
Не позволяет наше положенье
Терпеть так близко от себя опасность
Благочестивый и священный страх —
Не подвергать опасности столь многих
Живущих и кормящихся при вас.
И частный человек обязан ум
И силу духа напрягать, чтоб жизнь
Свою хранить от зла; тем боле тот,
Чья жизнь — основа жизни очень многих.
Кончина короля не одинока,
Но, как водоворот, она уносит
Все близстоящее. Как колесо
Громадное, он на горе высокой;
К его огромным спицам десять тысяч
Прилажено предметов разных мелких;
И, если колесо падет, за ним
Все малые привески вовлекутся
В крушенье буйное. Король вздохнет —
Ответит вздоху стоном весь народ.
В дорогу спешную, прошу, готовьтесь.
На чудище, что на свободе бродит,
Розенкранц и Гильденстерн
Выходят Розенкранц и Гильденстерн.
Милорд, он к матери своей пошел.
Я спрячусь за ковром, чтоб всю беседу
Послушать. Я ручаюсь, что его
Она прибрать к рукам сумеет строго,
И, как сказали вы, — умно сказали, —
Здесь нужно, чтобы кто-нибудь — не мать —
Все по природе матери пристрастны —
Его слова услышал бы и взвесил.
Прощайте, государь, я к вам приду,
Пока еще вы не легли в постель,
И расскажу все то, что я узнал.
Благодарю вас, дорогой мой лорд.
О, грех мой гнусен, к небу он смердит,
Древнейшее лежит на нем проклятье —
Братоубийство. Не могу молиться,
Хоть дух и воля — все влечет к молитве.
Сильней вина, чем сильное желанье.
Как связанный двумя делами, медлю:
С которого начать, не знаю; оба
Я оставляю. Неужели если б
Вот эта окаянная рука
От крови братской стала вдвое толще,
Ужели в небе и тогда не хватит
Дождя, чтоб сделать руку белоснежной?
К чему ж нам милосердье, если в нем
Нет помощи глядеть в глаза греху?
В молитве разве не двойная сила:
Беречь нас от паденья; если ж пали, —
Прощенье вымолить? Грех уж свершен.
Я на небо взгляну. О, как молиться?
«Прости мне, боже, подлое убийство!»
Нельзя молиться так — ведь я владею
Всем тем, ради чего я убивал:
Короною, господством, королевой.
Возможно ли прощенье получить
И сохранить, что добыл я грехом?
Вина рукою золотой в миру
Продажном отстраняет правосудье,
И часто барышом вины своей
Виновник подкупает суд. Не так
На небесах. Там нет уверток, там
В их истинной природе все дела.
И мы, сведенные лицом к лицу
С виной своей, даем там показанья.
Как быть? Что остается? Испытаем
Раскаянье. Оно все может. Нет,
С тем, кто не кается, оно бессильно.
О положенье жалкое! О сердце,
И, вырываясь из сетей, все хуже
Ты путаешься в них. О, помогите
Мне, ангелы, попробуйте помочь!
Вы, жесткие колени, подогнитесь!
Ты, сердце с жилами стальными, стань
Так нежно, будто мускулы младенца!
Все может хорошо быть.
Отходит и становится на колени.
Он молится. Вот случай все исполнить.
Исполню все. И на небо взойдет он.
И вот я отомщен. Подумать надо.
Единый сын убитого, на небо
Да это труд наемный, а не месть!
Он был чрезмерно сыт, когда цвели
Его грехи, как пышный майский цвет.
Кто, кроме неба, знает счет его?
Но по тому, о чем судить мы можем,
Тот счет не легок. Буду ль отомщен я,
Убив врага, когда его душа
Очищена и он готов в дорогу?
Когда он будет пьяный, сонный, в гневе,
Или в кровосмесительных забавах,
Иль за игрой, иль руганью, иль делом
Другим он будет занят, где спасенья
Нет для души. Тогда его ударь,
Чтоб пятками лягнул он небеса,
Чтоб окаянная его душа
Была черна, как ад, куда пойдет он.
Ждет мать меня. Тебе ж лекарства эти
Лишь твой недуг продлят на белом свете.
Король (поднимаясь с колен)
Летят слова, но мысль лежит в пыли:
Слова без мысли к небу не дошли.
Андрей Кронебергъ (1844)
Вильямъ Шекспиръ
Гамлетъ.
ДѢЙСТВIЕ ТРЕТIЕ.
СЦЕНА ТРЕТЬЯ.
Король, Розенкранцъ и Гильденштернъ входятъ.
Я дольше не могу его терпѣть;
Его безумiе грозитъ бѣдою.
Готовьтесь въ путь; вамъ выдадутъ сейчасъ же
Приказъ въ Британнiю уѣхать съ принцемъ.
Я, какъ монархъ, не долженъ допускать
Бѣду такъ близко; а она грозитъ
Въ его безумiи ежеминутно.
Мы изготовимся. То страхъ священный,
Благоразумный, — сохранить для жизни
Такъ много, много душъ, живущихъ вами.
Простой и честный человѣкъ обязанъ
Стоять за жизнь всей силою души;
Тѣмъ больше тотъ, отъ сохраненья силъ
Котораго зависитъ счастье многихъ.
Монархъ не можетъ умереть одинъ:
Въ свое паденье увлекаетъ онъ
Все близкое, какъ горный водопадъ.
Онъ — колесо гигантскаго размѣра,
Стоящее на высотѣ горы;
И тысячи вещей прикрѣплены
Къ его огромнымъ и могучимъ спицамъ;
Падетъ оно — ужасное паденье
Раздѣлятъ съ нимъ всѣ вещи мелочныя.
Еще монархъ ни разу не вздыхалъ,
Чтобы народъ съ нимъ вмѣстѣ не страдалъ.
Прошу, готовьтесь въ путь. На этотъ страхъ
Должны мы наложить оковы.
Его свобода слишкомъ велика.
Розенкранцъ и Гильденштернъ.
Онъ къ матери идетъ, мой государь.
Я стану за ковромъ, чтобы услышать
Ихъ разговоръ. Повѣрьте, королева
Его порядкомъ побранитъ; но должно,
Какъ вы сказали — а сказали вы умно —
Чтобъ кто-нибудь, свидѣтель постороннiй,
Ихъ разговоръ подслушалъ тихомолкомъ
Затѣмъ, что мать пристрастна отъ природы.
Прощайте, государь. Я къ вамъ зайду
И разскажу, что удалось узнать.
Благодарю, мой дорогой Полонiй.
Смрадъ моего грѣха доходитъ къ небу;
На мнѣ лежитъ древнѣйшее проклятье.
Убiйство брата. — Не могу молиться,
Хотя влечетъ меня къ молитвѣ воля;
Сильнѣйшiй грѣхъ сражаетъ силу слова,
И я, какъ человѣкъ съ двоякимъ долгомъ,
Стою въ сомнѣнiи — съ чего начать?
А дѣло позабылъ. Будь кровью брата
Насквозь проникнута моя рука,
Что жъ? развѣ нѣтъ дождя на небесахъ,
Чтобъ убѣлить ее, какъ снѣгъ весеннiй?
Зачѣмъ же есть святое милосердье,
Какъ не затѣмъ, чтобы прощать грѣхи?
И развѣ нѣтъ двойной въ молитвѣ силы —
Паденье грѣшника остановить
И падшимъ милость испросить? Взгляну горѣ:
Мой грѣхъ свершенъ. Но какъ молиться мнѣ?
«Прости мнѣ гнусное убiйство?» Нѣтъ,
Тому не быть! Я все еще владѣю
Всѣмъ, что меня къ убiйству повлекло:
Короной, честолюбiемъ, женой.
Простятъ ли тамъ, гдѣ грѣхъ еще живетъ?
Въ испорченномъ житьѣ на этомъ свѣтѣ
Горсть золота въ преступника рукѣ
Искупитъ казнь; постыдною цѣною
Закона власть нерѣдко подкупали.
Но тамъ не такъ! Обманъ тамъ не поможетъ;
Дѣянья тамъ въ ихъ настоящемъ видѣ,
И сами мы должны разоблачать
Своихъ грѣховъ преступную природу.
Итакъ, что остается мнѣ? Подумать,
Раскаянье, что можетъ совершить?
Что невозможно для него? Но если
Нѣтъ силъ къ раскаянью — оно безсильно.
О, горе мнѣ! О, грудь, чернѣе смерти!
Душа, въ борьбѣ за свѣтлую свободу,
Еще тѣснѣй закована въ цѣпяхъ.
Спасите, ангелы! Колѣни, гнитесь!
Стальная грудь, смягчись, какъ грудь ребенка!
Быть можетъ, вновь все будетъ хорошо!
Становится на колѣна.
Теперь легко я могъ бы совершить:
Онъ молится. Теперь я совершу —
И духъ его пойдетъ на небеса,
И я отмщенъ? Что жъ это будетъ значить:
Злодѣй убилъ родителя, а я,
Я, сынъ его, единственный на свѣтѣ,
На небеса злодѣя отправляю!
Нѣтъ, то была бъ награда, а не мѣсть.
Въ безпечномъ снѣ отца онъ умертвилъ,
Въ веснѣ грѣховъ цвѣтущаго, какъ май.
Что сталось съ нимъ, то вѣдаетъ Создатель;
Но думаю, судьба его тяжка.
Отмщу ли я, убивъ его въ молитвѣ,
Готоваго въ далекую дорогу?
Нѣтъ, мечъ въ ножны! ты будешь обнаженъ
Ужаснѣе: когда онъ будетъ пьянъ,
Во снѣ, въ игрѣ, въ забавахъ сладострастныхъ,
Съ ругательствомъ въ устахъ, среди занятiй,
Въ которыхъ нѣтъ святыни и слѣда —
Тогда рази, чтобы пятами къ небу
Онъ въ тартаръ полетѣлъ съ душою черной
И проклятой, какъ адъ. Мать ждетъ меня.
Живи еще, но ты уже мертвецъ.
Слова летятъ, но мысль моя лежитъ;
Безъ мысли слово къ небу не взлетитъ.
Oxford Edition
William Shakespeare
Hamlet, Prince of Denmark
Act III.
Scene III.
A Room in the Castle.
Enter King, Rosencrantz, and Guildenstern.
I like him not, nor stands it safe with us
To let his madness range. Therefore prepare you;
I your commission will forthwith dispatch,
And he to England shall along with you.
The terms of our estate may not endure
Hazard so dangerous as doth hourly grow
Out of his lunacies.
We will ourselves provide.
Most holy and religious fear it is
To keep those many many bodies safe
That live and feed upon your majesty.
The single and peculiar life is bound
With all the strength and armour of the mind
To keep itself from noyance; but much more
That spirit upon whose weal depend and rest
The lives of many. The cease of majesty
Dies not alone, but, like a gulf doth draw
What’s near it with it; it is a massy wheel,
Fix’d on the summit of the highest mount,
To whose huge spokes ten thousand lesser things
Are mortis’d and adjoin’d; which, when it falls,
Each small annexment, petty consequence,
Attends the boisterous ruin. Never alone
Did the king sigh, but with a general groan.
Arm you, I pray you, to this speedy voyage;
For we will fetters put upon this fear,
Which now goes too free-footed.
[ Exeunt Rosencrantz and Guildenstern.
My lord, he’s going to his mother’s closet:
Behind the arras I’ll convey myself
To hear the process; I’ll warrant she’ll tax him home;
And, as you said, and wisely was it said,
’Tis meet that some more audience than a mother,
Since nature makes them partial, should o’er-hear
The speech, of vantage. Fare you well, my liege:
I’ll call upon you ere you go to bed
And tell you what I know.
Thanks, dear my lord.
O! my offence is rank, it smells to heaven;
It hath the primal eldest curse upon ’t;
A brother’s murder! Pray can I not,
Though inclination be as sharp as will:
My stronger guilt defeats my strong intent;
And, like a man to double business bound,
I stand in pause where I shall first begin,
And both neglect. What if this cursed hand
Were thicker than itself with brother’s blood,
Is there not rain enough in the sweet heavens
To wash it white as snow? Whereto serves mercy
But to confront the visage of offence?
And what’s in prayer but this two-fold force,
To be forestalled, ere we come to fall,
Or pardon’d, being down? Then, I’ll look up;
My fault is past. But, O! what form of prayer
Can serve my turn? Forgive me my foul murder?’
That cannot be; since I am still possess’d
Of those effects for which I did the murder,
My crown, mine own ambition, and my queen.
May one be pardon’d and retain the offence?
In the corrupted currents of this world
Offence’s gilded hand may shove by justice,
And oft ’tis seen the wicked prize itself
Buys out the law; but ’tis not so above;
There is no shuffling, there the action lies
In his true nature, and we ourselves compell’d
Even to the teeth and forehead of our faults
To give in evidence. What then? what rests?
Try what repentance can: what can it not?
Yet what can it, when one can not repent?
O wretched state! O bosom black as death!
O limed soul, that struggling to be free
Art more engaged! Help, angels! make assay;
Bow, stubborn knees; and heart with strings of steel
Be soft as sinews of the new-born babe.
[ Retires and kneels.
Now might I do it pat, now he is praying;
And now I’ll do ’t: and so he goes to heaven;
And so am I reveng’d. That would be scann’d:
A villain kills my father; and for that,
I, his sole son, do this same villain send
Why, this is hire and salary, not revenge.
He took my father grossly, full of bread,
With all his crimes broad blown, as flush as May;
And how his audit stands who knows save heaven?
But in our circumstance and course of thought
’Tis heavy with him. And am I then reveng’d,
To take him in the purging of his soul,
When he is fit and season’d for his passage?
Up, sword, and know thou a more horrid hent;
When he is drunk asleep, or in his rage,
Or in the incestuous pleasure of his bed,
At gaming, swearing, or about some act
That has no relish of salvation in ’t;
Then trip him, that his heels may kick at heaven,
And that his soul may be as damn’d and black