Rebus sic stantibus в международном праве
Мы используем файлы cookies для улучшения работы сайта НИУ ВШЭ и большего удобства его использования. Более подробную информацию об использовании файлов cookies можно найти здесь, наши правила обработки персональных данных – здесь. Продолжая пользоваться сайтом, вы подтверждаете, что были проинформированы об использовании файлов cookies сайтом НИУ ВШЭ и согласны с нашими правилами обработки персональных данных. Вы можете отключить файлы cookies в настройках Вашего браузера.
Статья
Клаузула rebus sic stantibus в праве международных обычаев
Клаузула rebus sic stantibus известна в теории международного права и позволяет сторонам соглашения отойти от их обязательств в строго определенных обстоятельствах. Большинство исследователей рассматривает данную клаузулу в основном в праве международных договоров и гражданском праве. Применительно к международным обычаям о ее роли редко можно услышать в доктрине международного права. Вместе с тем клаузула занимает важное место в праве международных обычаев. По мнению автора, следует придерживаться подхода, согласно которому clausula rebus sic stantibus является принципом права общим как для внутригосударственного, так и для международного права. Под воздействием Венских конвенций, посвященных праву международных договоров, в результате полувековой практики применения их положений к этой клаузуле данный принцип нашел отражение в обычной норме международного права, общей для права международных договоров и права международных обычаев. Соответствующая специальная обычная норма международного права об указанной клаузуле применительно к международным обычаям к настоящему времени не сформировалась. В практике межгосударственных отношений необходимо использовать общую обычную норму международного права относительно данной клаузулы с учетом особенностей, характерных для международного обычая. К основным особенностям коренного изменения обстоятельств, составляющих основание согласия сторон на обязательность международного обычая, позволяющего сторонам отойти от своих обязательств, можно отнести: исключительный и объективный характер таких обстоятельств; возникающее в ходе таких изменений противоречие между практикой, лежащей в основе международного обычая, и закономерностями общественного развития, потребностями развития межгосударственных отношений, общими интересами государств. К основным последствиям изменения обстоятельств, которые коренным образом меняют сферу действия обязательств по международному обычаю, все еще подлежащих выполнению, можно отнести: исчезновение или невозможность осуществления цели, достижение которой стороны имели в виду, вступая в соответствующие правоотношения; неоправданные обременения, на которые сторона, связанная международным обычаем, не рассчитывала, признавая соответствующий международный обычай (включая возникновение угрозы жизненно важным интересам этой стороны). Этот подход целесообразно использовать при толковании и применении общей обычной нормы международного права применительно к международным обычаям.
Difficult to cure: невозможность исполнения обязательства как повод для восстановления договорного равновесия
DIFFICULT TO CURE: НЕВОЗМОЖНОСТЬ ИСПОЛНЕНИЯ ОБЯЗАТЕЛЬСТВА КАК ПОВОД ДЛЯ ВОССТАНОВЛЕНИЯ ДОГОВОРНОГО РАВНОВЕСИЯ.
Введение.
Тематика устойчивости договорных связей, вместе со своей доктринальной тенью, учением о допустимости их изменения, находится в фокусе внимания цивилистов по простой и веской причине: эти проблемы относятся к категории постепенно заостряющихся и близящихся к универсальному разрешению. При этом решения, естественно, будут различны. Гражданские законодательства одно за другим в последние десятилетия признают допустимость пересмотра договора. И даже в тех правовых системах, в которых этого не произошло, вряд ли сыщутся правоведы, которые будут утверждать, что принцип pacta sunt servanda может пониматься так, как это делалось ещё сто лет назад, даже на исходе первой мировой войны, когда самые авторитетные из этих систем, французская и германская, для того, чтобы обойти этот принцип в ситуациях его несовместимости со здравым смыслом, прибегали к правилам о невозможности исполнения обязательства, разрабатывали расширительные версии её истолкования, или вынуждены были издавать специальные законы. При этом поиск ответа на вопрос о мере устойчивости договора закономерно оживляется в условиях потрясений хозяйственной жизни, в том числе и в переживаемый ныне, в 2020 г. Никто не сомневается, однако, в том, что решение проблемы такого уровня требует напряжения теоретических усилий цивилистов, как и в том, что, как всегда в частном праве, движение к ясной цели не будет бесповоротным. Своим появлением предлагаемая работа призвана подтвердить этот тезис. Хотя проблемы устойчивости договорных связей, постольку, поскольку они связаны с осуществлением договорных прав, освещаются в докторской диссертации автора, поводом для написания самостоятельной работы стала правовая позиция, включённая в Постановлении Пленума Верховного Суда от 11.06.2020 № 6 «О некоторых вопросах применения положений Гражданского кодекса Российской Федерации о прекращении обязательств» (далее — Постановление № 6), где, на взгляд автора, допущено смешение последствий прекращения обязательства невозможностью исполнения и пересмотра договора ввиду существенно изменившихся обстоятельств.
Но прежде придётся в самом сжатом виде, в нескольких тезисах, представить воззрения автора на проблему устойчивости договорных прав.
Теоретические воззрения автора.
Субъективное договорное право, основанное на воле сторон договора, в отличие от того, что предопределено императивной нормой, есть признанное сторонами выражение интереса правообладателя; поэтому злоупотребление таким правом невозможно[1]. Созданное волей сторон субъективное право в договоре можно считать юридической репликой выраженного в нём интереса. в субъективном договорном праве, созданным волей сторон, нет ничего, что не выражало бы субъективный интерес, а в интересе, выраженном в субъективном праве, — нет ничего, что осталось бы невыраженным и при этом бы не являлось юридически несуществующим. Принцип разумности субъектов гражданского права означает, что, во-первых, они, в дееспособном состоянии, имеют полную возможность самостоятельно распознавать и определять свои интересы, а во-вторых, выражают эти интересы в условиях договора в полном соответствии с таким, то есть собственным, их пониманием. Это и позволяет назвать способ взаимодействия сторон в договоре свободой договора. Стороны свободны в договоре постольку, поскольку способны действовать в своих интересах, распознавая, определяя и выражая их. Как только вводится допущение отсутствия или недостаточности указанной способности, свобода договора исчезает, и не только потому, что эта неспособность восполняется произволом в виде судебного правотворчества, но и по более глубокой причине: отсутствует свобода там, где субъект не признаётся компетентным превратить свой интерес в своё право. Мы убеждены, что только это понимание свободы договора позволяет увидеть её органичное следствие в принципе pacta sunt servanda.
Как следует из сказанного, исходить в понимании договорных условий из полноты распознания, определения и выражения интересов можно, лишь не преступая черты, за которой заканчиваются разумные ожидания осуществимости этих ментальных операций. Там, где выявление субъектом своего интереса, а значит и его надлежащее выражение, было невозможным, нельзя говорить о том, что субъективное право сполна выражает интересы той и другой стороны, и значит такой интерес нельзя считать признанным обязанным по этому праву контрагентом. Осуществление же права в целях удовлетворения интереса, непризнанного контрагентом вследствие его, интереса, объективной неверифицируемости, будет злоупотреблением правом. Разумеется, чаще всего такое описание применимо к изменению обстоятельств, находящемуся за границей разумно допустимого при заключении договора. Принимая на себя какую-либо обязанность, или что то же самое, признавая за контрагентом соответствующее право, сторона договора исключает возможность злоупотребления этим правом контрагентом при условии, что осуществление права имеет место в пределах любого разумно мыслимого ею при заключении договора изменения обстоятельств. Условие договора, находящееся вне области договорной свободы, подлежит изменению по требованию заинтересованной стороны на основании доктрины clausula rebus sic stantibus, представленной в правилах ст. 451 ГК, и правила эти как раз и выражают пределы усмотрения, о которых здесь говорится. Но если бы конструкции специальных норм ст. 451 не существовало, тогда бы можно было говорить о злоупотреблении правом и противодействовать ему на основании общего правила ст. 10[2].
Разъяснения в Постановлении № 6, касающиеся последствий прекращения обязательства невозможностью исполнения.
Теперь обратимся к правовой позиции в Постановлении № 6, которому мы обязаны мотивом для создания этой работы. В п. 39 имеется следующее разъяснение: «По общему правилу, если обязанность одной стороны прекратилась невозможностью исполнения согласно пункту 1 статьи 416 ГК РФ, то прекращается и встречная обязанность другой стороны (пункт 1 статьи 328 ГК РФ). Исключения составляют случаи, когда на стороне лежит риск наступления невозможности исполнения в виде сохранения ее обязанности, несмотря на то, что встречная обязанность прекратилась (риск неполучения встречного предоставления), и (или) в виде наступления обязанности возместить убытки (риск убытков)»[3].
Приведённое разъяснение — единственное сколько-нибудь существенное по тематике прекращения обязательств невозможностью исполнения, из тех, что вошли в Постановление. Имеется также три положения, которые нам представляются трюизмами, а формула ст. 416 («за которое [обстоятельство] ни одна из сторон не отвечает») воспроизведена в синонимичной версии в п. 36 — «если эта сторона не несет риск наступления таких обстоятельств». Эта формула справедливо вызывает критику в доктрине[4]: в самом деле, отвечает или не отвечает сторона за обстоятельство (несёт риск его наступления), это не реанимирует объективно неспособное к исполнению обязательство. Конечно, вопросы ответственности здесь возникают, но ведь невозможность исполнения — институт не ответственности за неисполнение, а прекращения обязательства. Впрочем, подобие тексту ст. 416, вряд ли случайное, но оттого не более для него лестное, можно найти в текстах многих национальных кодексов.
Теперь о трёх других положениях, которые, по мнению автора, являются малозначащими. Первое — указание в п. 36 и п. 37 на то, что невозможность исполнения — это объективная, полная и окончательная невозможность, что является общим местом в доктрине[5], хотя апокрифические предположения о временной невозможности встречаются; примечательно, звучали они и во время первой волны так наз. «коронавируса»[6]. Второй трюизм — растождествление форс-мажора и невозможности исполнения (п. 38). Третий, который является частичным продолжением «правовой позиции», сформулированной в п. 39, состоит в том, что риски наступления невозможности исполнения лежат на стороне, которая допустила просрочку, и потому как кредитор, так и должник по данному обязательству, если они впали в просрочку, сохраняют обязанность возместить убытки (п.40).
Тезис о прекращении встречного обязательства (по общему правилу — за изъятием случаев, когда на должнике по данному обязательству лежали риски неполучения исполнения) невозможностью исполнения обязательства другой стороны вызывает сомнения. Сразу отметим, что в DCFR (Модельных правилах ЕЧП) есть такая же норма, это п. 4 III.–3:104 (impediment): Where the excusing impediment is permanent the obligation is extinguished. Any reciprocal obligation is also extinguished[7]. Не исключено, именно из DCFR и была она позаимствована авторами Постановления. Реплики с иностранного права и доктрины, особенно потому, что они в последние годы встречаются так часто, должны служить поводом не для угасания, а наоборот, для возбуждения дискуссии. Заимствование из DCFR, очевидно, не может быть исключением.
Соотношение разъяснения в Постановлении № 6 с гражданским законодательством.
Но прежде всего, несмотря на ссылку в разъяснениях на норму, регулирующую исполнение встречных обязательств (ст. 328), норма эта отнюдь не содержит правила о прекращении встречного, по отношению к тому, что прекращено невозможностью исполнения, обязательства. Ст. 328 даёт возможность приостановления или отказа от исполнения обязательства, обусловленного неисполненным обязательством другой стороны. Очевидно, что отказ от исполнения неравнозначен прекращению обязательства, тем более якобы (как подразумевается в обсуждаемом разъяснении) возникающему непосредственно из закона, а не по заявлению должника по встречному обязательству. И это ещё не всё: в соответствии со ст. 407, все основания прекращения, помимо тех, что устанавливаются в договорах, должны быть известны действующему законодательству (включая и возникающие по требованию стороны), а Постановление № 6 устанавливает основание, которого нет de lege lata, т.е. им самим изобретённое. Но в этот раз не будем произносить дежурную каталинарию в адрес юриспруденции, неконституционной (в той мере, в какой она сама себя наделяет модальностью обязательности) по самой своей сущности, а потому, неудивительно и уже простительно, противоречащей и отраслевому закону. Поговорим о субстантивном. Дадим ценностную оценку обсуждаемому разъяснению.
Создаётся впечатление, что Верховный Суд тут пошёл по пути своего рода формальной взаимности: если обязательство, в этой логике, просто не исполняется, то должник по встречному обязательству может лишь приостановить исполнение; если вероятность исполнения крайне низка или отсутствует, то, видимо, от исполнения встречного обязательства можно и отказаться, ну а если первое обязательство исполнить невозможно и оно поэтому прекращается — должно, в понимании Верховного Суда, прекратиться и встречное обязательство. Всякий формальный подход, независимо от своей оправданности, по определению не считается с различиями в природе явлений, которые он пытается охватить. И обсуждаемое разъяснение приобретает вид то ли попытки, то ли эффекта сублимации двух разных (по нашему мнению и с позиций действующего российского права) институтов — невозможности исполнения обязательства, с одной стороны, и адаптации (или расторжения ввиду неадаптируемости) договора ввиду существенно изменившихся обстоятельств на основании подразумеваемой оговорки об их неизменности (clausula rebus sic stantibus) — с другой.
Соотношение институтов невозможности исполнения и пересмотром договора ввиду существенно изменившихся обстоятельств.
Различие между двумя этим институтами заключается в том, что исправление (здесь: включая расторжение) договора является феноменом договорного права, ибо в нём выражается необходимость, ввиду изменившейся, под влиянием внешних причин, конфигурации интересов, перенастройки обязательств сторон для достижения нового договорного равновесия. Невозможность же исполнения обязательства — это категория, относящаяся к судьбе только данного обязательства: здесь нет per se задачи устанавливать последствия данного обстоятельства для судьбы обязательства, находящегося с прекращённым в синаллагме. Приостановка исполнения и даже отказ от исполнения (известные как exceptio non adimpleti contractus), которые предусматриваются в ст. 328, — это ещё вовсе не движение к новому договорному равновесию. Это, как и само прекращение обязательства ввиду невозможности исполнения, — обязательственно-правовое явление: оно не соприкасается с вопросом о существовании встречного обязательства и поэтому само по себе не может иметь значение и для договорного правоотношения, в котором существуют эти обязательства; но оно непосредственно влияет на исполнение встречного обязательства, ибо это предопределяется сущностью синаллагмы. Не стоит создавать дымовую завесу: это греческое понятие означает всего лишь взаимность, т.е. do ut des, простейший вид causa credendi.
Именно по этой причине российский законодатель обоснованно поместил норму о прекращении обязательства по невозможности его исполнения в подраздел 1 («Общие положения об обязательствах») раздела III ГК («Общая часть обязательственного права»), а clausula rebus sic stantibus — в подраздел 2 этого раздела («Общие положения о договоре»). В доктрине отмечается, что появление наряду с конструкцией невозможности исполнения института исправления договора в первой же редакции российского ГК свидетельствует о его «чрезвычайной прогрессивности» [8].
Таким образом, авторы пленумного постановления, назначая последствием невозможности исполнения обязательства прекращение встречного обязательства, по-видимому, сублимируют одно явление в область другого. А судя по тому, что такие последствия для данного обязательства, как следует из разъяснения, якобы создаются легальным режимом, не осознают они видимо и того, что доктрина rebus sic stantibus по своей природе подразумевает исключительно судебное исправление пошатнувшегося равновесия. В области договорного права гражданское законодательство предпочитает не видеть во внешних переменах повод для законодательной коррекции. Причина заключается в том, что риски изменения обстоятельств, по общему правилу, должны приниматься сторонами договора, поскольку они предположительно охватываются той возможностью распознавания и выражения своих интересов в условиях договора, которая и образует явление, достойное именоваться свободой договора. И только тогда, когда изменение обстоятельства, имеющего существенное значение для исполнения, имело место в области, до которой разумная способность к распознаванию и выражению субъектом своих интересов не простиралась, заинтересованная сторона может прибегнуть к ссылке на clausula rebus sic stantibus, к специальному режиму, позволяющему на основании судебного акта исправить или расторгнуть договор, если то или другое необходимо для восстановления баланса интересов сторон. Нет сомнений, что предпочтение судебного метода нормативному противодействию злоупотреблению правом здесь оправдано: ведь речь пойдёт об изучении, а затем и об исправлении (вплоть до лишения силы) повреждённого договорного равновесия ввиду предположительной неспособности, в изменившихся обстоятельствах, согласованных сторонами условий рассматриваться как выражения их подлинных интересов; очевидно, что вменение абстрактной схемы для такого рода операций здесь было бы совершенно неприемлемо. Только в очень редких случаях в законе могут быть квалифицированы как существенно изменившиеся такие обстоятельства, для переоценки которых с точки зрения соответствия равновесия интересов действительно имеется повод в виде указанных в законе событий. Такое изъятие, например, делается в ряде кодификаций континентального обязательственного права для договора подряда в части пересмотра твердо определённой цены: см. абз. 2 п. 6 ст. 709 российского ГК, ст. 373 (2) Швейцарского закона об обязательствах (ср. со ст. 1793 ФГК). Отметим, что эти редкие случаи априорной квалификации обстоятельства как «существенно изменившегося» нельзя смешивать с предусмотренными во многих нормах ГК основаниями для одностороннего отказа от договора, в том числе и при названных в этих нормах обстоятельствах[9], поскольку в первом случае речь идёт о законодательном основании для дальнейшего судебного исследования возможности для исправления договора, тогда как во втором — о том, что сохранение договора невозможно ввиду наступления обстоятельств, очевидно несовместимых с его каузой (или, следуя теории Б. Виндшейда, о которой ниже, с «предположением» стороны). Вместе с тем, при наступлении чрезвычайных ситуаций, системно затрагивающих хозяйственную деятельность, независимо от их происхождения, законодатели нередко вмешиваются в описанную парадигму, устанавливая специальные нормативные основания для поиска нового договорного равновесия. Ниже будут упомянуты законы, которые принимались в зарубежных странах после мировых войн, а здесь уместно упоминание о нормотворчестве периода распространения так наз. «коронавируса». В России это, прежде всего, ст. 19 ФЗ от 1.04. 2020 г. N 98-ФЗ «О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации по вопросам предупреждения и ликвидации чрезвычайных ситуаций».
Прекращение обязательства по невозможности исполнения основывается, напротив, на установленном в законе правиле, не нуждающемся в применении судом для осуществления должником интереса в освобождении от исполнения. Прекращение обязательства в случаях, указанных в ст. 416 и 417 ГК, не является итогом исследования причин пошатнувшегося договорного равновесия, а именно, вывода о «неоперабельности» обнаруженного искажения; невозможность исполнения является объективным фактом, делающим ненужным какое-либо изучение интересов сторон обязательства, в том числе и уровень их осмотрительности с учётом распределения рисков, несмотря на явно неточную формулировку ст. 416.
Отметим, что смешение в п. 39 Постановления № 6 природы, а значит и функций двух разных институтов (странное для высшего суда в юрисдикции, в которой сосуществуют они оба), проявилось также и в неизбежной попытке учесть частные отличия внутри этой общности для того, чтобы смягчить последствия её искусственности: речь идёт об оговоренных в п. 39 «исключениях», связанных с претерпеванием должником по встречному исполнению рисков наступления невозможности исполнения первого обязательства. Однако, как показано ниже, применение техники распределения рисков является, во-первых, логическим следствием отсутствия в национальном законодательстве института пересмотра договора, а во-вторых, недостаточно для удовлетворительного решения вопроса о допустимости пересмотра. Кроме того, то, что Верховный Суд назвал «исключениями», т.е. специальные по отношению к ст. 328 последствия для синаллагмы невозможности исполнения, в длящихся гражданских правоотношениях встречается довольно часто — и в том числе потому, что указанное возложение рисков на должника по встречному исполнению необязательно объясняется тем, что тот несёт ответственность на началах риска за обстоятельства, предопределившие невозможность исполнения встречного обязательства. Так, в соответствии с п. 3 ст. 781 заказчик в договоре возмездного оказания услуг по общему правилу обязан возместить исполнителю фактически понесенные им расходы, причём данное правило, по прямому указанию в гипотезе нормы, применяется к тем случаям, когда невозможность исполнения обязательства по оказанию услуг возникла по обстоятельствам, за которые ни одна из сторон не отвечает. И хотя в доктрине встречается критика такого распределения рисков[10], с нашей точки зрения, оно должно применяться только тогда, когда невозможность исполнения наступила после начала оказания услуги, в каковом случае оно выглядит обоснованным[11]. Наконец, можно также обратить внимание на то, что слабость формально-логического подхода к взаимности во встречных обязательствах обнаруживает себя тогда, когда имеет место не невозможность, а крайняя затруднительность исполнения: следуя такому подходу, нельзя объявить встречное обязательство прекращённым, при том, что субстантивные, сколько-нибудь значимые для интересов сторон различия в причинах неисполнения могут вовсе отсутствовать[12]. Нет сомнений, что оценить эти отличия (учесть их или, наоборот, отказаться с ними считаться в силу их малозначительности) может только суд, применяющий к спорному правоотношению правила о пересмотре договора.
Предоставляя возможность должнику по встречному обязательству приостановить исполнение или отказаться от него, синаллагматическая гармонизация в ст. 328 посредством exceptio non adimpleti contractus не создаёт фатальных последствий для обязательств сторон. Если сторона, обязательство которой прекратилось невозможностью исполнения, не согласна с заявленным другой стороной отказом от исполнения встречного обязательства или приостановлением его исполнения, ничто не мешает ей:
во-первых, требовать исполнения в натуре, доказывая безосновательность таких действий контрагента с учётом того, что синаллагматической взаимностью возникшее между сторонами сложное договорное правоотношение не ограничивается либо что и между ними вовсе нет синаллагмы в том строгом, узком значении, которое здесь подразумевается[13], а есть составная матрица, в которой никакие правовые связи не могут оцениваться отдельно от общего договорного равновесия;
во-вторых, даже если суд не согласится с такими доводами и посчитает отказ от исполнения (приостановление) обоснованным, — поставить вопрос об изменении договора на основании clausula rebus sic stantibus (насколько часто применяется п. 4 ст. 451 российскими судами, мы здесь не обсуждаем).
В том и другом случае заметно практическое отличие прекращения встречного обязательства от приостановления исполнения или отказа от исполнения. Теперь же, после издания Постановления № 6, с учётом того самого неконституционного положения дел, отличия стираются.
Генезис и компаративизм.
Эту работу было бы целесообразно продолжить исследованием генезиса обоих обсуждаемых институтов, причём не пренебрегая при этом возможностью получения гносеологической пользы от компаративизма. Полагаю, так будут получены новые подтверждения выдвинутому выше тезису о различной правовой природе и, как следствие, о желательности раздельного легального режима исправления (включая расторжение) договора и прекращения обязательства невозможностью исполнения — особенно с учётом гипотезы, связывающей разъяснение в п. 39 Постановления № 6 с Модельными правилами европейского частного права.
Exceptio non adimpleti contractus как общая защита против неисполнения синаллагматического договора.
Прежде всего отметим, что правил о прекращении обязательства вследствие прекращения встречного с ним обязательства нам нигде, кроме DCFR, обнаружить не удалось, — ни в национальных кодификациях, ни в сборниках «мягкого права». При этом почти всюду предусматриваются последствия неисполнения в виде ограничений требований об исполнении встречного обязательства — как в виде специальных последствий невозможности исполнения (ст. 119 Швейцарского закона об обязательствах, ст. 326 новой редакции ГГУ, ст. 136 Кодекса обязательственного права Турции, ст. 1463 ГК Италии, ст. 1100 ГК Испании), так и в рамках exceptio non adimpleti contractus, общего правила об освобождении от встречного исполнения при неисполнении своего обязательства другой стороной (см., напр., ст. 320 ГГУ, ст. 1460 ГК Италии, ст. 82 Швейцарского закона об обязательствах, ст. 6:262 ГК Нидерландов). Впрочем, в ФГК отсутствует и общее правило о exceptio non adimpleti contractus (хотя предусмотрены специальные правила в ст. ст. 1612 для купли-продажи, 1704 для мены и 1948 для хранения); судебная практика, однако, неоднократно подтверждала применимость exceptio как существенного принципа обязательственного права[14].
Англо-саксонское право.
В common law не наблюдается отличий между невозможностью исполнения и необходимостью расторжения договора — то и другое обнимается доктриной frustration of contract; адаптация же договора английскому праву вовсе неизвестна. На наш взгляд, это ещё одно свидетельство имманентной логической и понятийной ограниченности прецедентного права, его непреодолённой феодальности, — свойства, препятствующего переходу доктрины в Begriffsjurisprudenz, в абстракции не legal philosophy, а легальной реальности. Главным прецедентом здесь считается дело Taylor v. Caldwell[15] (в 1863 г. впервые признано, что гибель индивидуальной вещи может приниматься как подразумеваемое условие договора о невозможности его исполнения). Большая посылка этого решения была сочтена применимой ко всем случаям, когда индивидуальность предмета обязательства, в том числе, например, исполнительское мастерство пианистки[16], имела существенное значение для договора. Такого рода невозможность исполнения получила наименование frustration of purpose, хотя суды могли признавать обязательство прекращённым и в случае продолжительного, но и не окончательно невозможного неисполнения[17]. В соответствии с этим подходом были разрешены два дела, связанных с отменой празднования по случаю коронации Эдуарда VII[18], которые в свою очередь создали русла дальнейшей практики: «тщетность цели» договора может наступить лишь тогда, когда этой целью исчерпывались намерения сторон. Кроме того, из ratio decidendi по делу Taylor v. Caldwell усматривается то, что прекращение договора (или обязательства — в общем праве различий между последствиями обсуждаемых событий не делается) основано на подразумеваемом условии; так возникла implied term theory, одна из самых применимых при разрешении таких споров доктрин[19]. Однако выделяется и другой подход — когда суд считает, что правоотношение должно быть прекращено лишь тогда, когда его сохранение в изменившихся обстоятельствах противоречило бы представлениям о справедливости, то есть о балансе интересов[20].
В Соединённых Штатах основанием для освобождения должника от ответственности является правило в § 2-615 Единообразного торгового кодекса о нецелесообразности (impracticability) исполнения своего обязательства продавцом, которая возникает «вследствие наступления непредвиденного обстоятельства, если из существа заключённого между сторонами договора усматривается, что стороны исходили из того, что это обстоятельство не наступит, или вследствие добросовестного выполнения предписания нормативного или административного акта, применимого к отношениям сторон независимо от правопорядка и независимо от того, был ли он впоследствии признан недействительным». Сходные положения содержатся в § 261 Свода (второго) договорного права — важнейшего «мягкого» источника.
Континентальная семья.
В континентальной семье, где путь от теории до абстрактных категорий действующего права органичен, давно принято различать существенное изменение обстоятельств, как основание для прекращения или изменения договорного взаимодействия сторон, и невозможность исполнения. Оговорка clausula rebus sic stantibus в том или ином виде встречается уже у глоссаторов[21], соответствующие положения вошли в кодексы эпохи естественного права (Codex Maximilianeus bavaricus civilis 1756 г., Прусское Земское Уложение 1794 г. и Австрийское Гражданское Уложение 1811 г. — применительно к предварительному договору).
Но эта традиция нелинейна.
Есть юрисдикции с давней кодификацией, где восстановление договорного равновесия под воздействием фатально изменившихся обстоятельств до сих пор легально не предусмотрено. Таковы, например, гражданские законодательства Швейцарии (ГК 1907 г., Закон об обязательствах 1911 г.) и Испании (ГК 1889 г.); при этом в них имеются, конечно, нормы о невозможности исполнения (ст. 119 Швейцарского закона об обязательствах, ст. 1184 ГК Испании). Для пересмотра договора суды могут использовать «требование добросовестности» (в понимании автора — противодействия злоупотребления правом). Однако при этом на доктрину rebus sic stantibus в XXI постоянно ссылается в своей практике Верховный Суд Испании[22], а в Швейцарии суды применяют упомянутую выше ст. 373 Закона об обязательствах по аналогии[23].
В новые же кодификации гражданского права правила, допускающие и регулирующие пересмотр договора ввиду существенно изменившихся обстоятельств, включаются повсеместно. В некоторых юрисдикциях, в том числе самых значительных для континентального права французской и германской, появились в XXI в.
В тексте ФГК clausula rebus sic stantibus отсутствовала до 2016 г. Нельзя сказать, что суды её не пытались применять. В отличие от России, где адаптация является экстраординарным режимом, целью института по умолчанию признавалось исправление договора. Другое дело, что французские суды, особенно Кассационный, прославились иезуитской взыскательностью по отношению к доктрине непредвидимости (imprévision)[24], которой французские юристы старались смягчить этот подход, и потому понадобились специальные законы, способные уберечь от разорения целые отрасли в послевоенное время — причём как после первой, так и второй мировых войн[25]. Но в таком сверхжёстком понимании правила номинализма (денежное обязательство должно быть неукоснительно исполнено в буквальном соответствии с тем значением, которое предусматривают его условия) очень легко увидеть как раз следствие неразличения доктрины существенно изменившихся обстоятельств (как средства исцеления договора и восстановления, поскольку это возможно, договорного равновесия) и прекращения обязательства невозможностью исполнения. В самом деле, до тех пор, пока суд не убедится в том, что невозможность исполнения является объективной и окончательной, он всегда будет колебаться между отказом в требовании об освобождении должника от обязательства и, особенно в условиях, когда правопорядок не позволяет заявить требования об исправлении договора, попыткой учесть непредвиденную затруднительность исполнения. После реформы обязательственного права во Франции clausula наконец вошла в легальный текст (ст. 1195; невозможность исполнения — ныне ст. 1351), при этом во французской иерархии способов исправления договора расторжение договора по-прежнему, в противоположность российской модели, является мерой запасной — вслед за адаптацией, причём в самой адаптации первоочередной выделяется переговорная стадия. Столь радикальное уклонение Франции от насчитывающей 212 лет, от года издания Кодекса до обсуждаемых поправок, традиции, тем более прошедшей столь суровые испытания, нельзя понимать иначе, нежели признание целесообразности разделения двух интересующих нас институтов.
В ГГУ (ст. 313) институт исправления договора ввиду существенно изменившихся появился в 2002 г. Доктрина «оговорки о неизменности обстоятельств» в период работы над ГГУ главным образом была представлена теорией Виндшейда (Windscheid); согласно этому воззрению, в договорной сделке всегда имеется подразумеваемое предположение[26] одной из сторон (от которого, однако, не ставится в зависимость действительность её воли в сделке), о сохранении договора только при определённом стечении обстоятельств[27]. Неопределённость природы этого предположения, его близость к мотиву, и привела к тому, что в ГГУ, как и в Кодексе Наполеона, нашла закрепление лишь невозможность исполнения (ст. 275)[28], но не конструкция пересмотра договора ввиду существенного изменения обязательств. В течение более сотни лет, прошедших до появления clausula в кодифицированном праве, германский правоприменитель испытывал ту же стеснённость рамками института невозможности исполнения, в которой действовали и французские суды. Впрочем, в отличие от французских коллег, германские судьи всё же пытались проявлять гибкость и отступали от номинализма, особенно в послевоенные периоды, когда экономика страны была разрушена[29]. Однако и здесь не обошлось без специальных законов[30]. Как видится, на системную шаткость обязательственного права без «оговорки о неизменности» намекают как названия, так и сам факт множественности доктрин, с помощью которых германские суды пытались найти выход из положения, когда невозможность исполнения не была полной или окончательной, но положение должника было, тем не менее, безвыходным. Как правило, суды восстанавливали договорное равновесие, следуя своим представлениям о распределении рисков, причём далеко не всегда удачных. И дело, вполне очевидно, было в том, что здесь недостаточно определить сторону, обязанную претерпевать риски создавшегося положения: когда это возможно, суды с лёгким сердцем могли решить дело в пользу контрагента такой стороны, но проблема начинается именно там, где за неполную невозможность (крайнюю затруднительность) ни одна сторон не отвечает, или отвечают обе стороны. И в условиях, когда праву неизвестна доктрина исцеления договора, развитая правовая культура выдвигает одну за другой теории, позволяющие компенсировать этот пробел. Неизбежным в таких условиях представляется появление доктрины, согласно которой невозможность исполнения (закреплённая в ст. 275 ГГУ) будто бы подразумевает также «экономическую невозможность»[31]. Появлялись, и также предсказуемо, теории Äquivalenzstörung (разрушение эквивалентности) и Zweckvereitelung (расстройство цели, ср. с английским frustration of purpose). В судах также применяется техника «дополнительного толкования» (ergänzende Vertragsauslegung)[32]. Продолжением теории Виндшайда стала теория Ортмана (Oertmann) об основании сделки (Geschäftsgrundlage). В отличие от предшественника, Ортман полагал необходимым, чтобы обе стороны исходили из предположения о некотором состоянии дел при заключении договора[33]. Отметим уровень востребованности и адаптации идеи: работа «Die Geschäftsgrundlage. Ein neuer Rechtsbegriff»[34] была издана в Лейпциге в 1921 г., и в том же 1921 г., в том же Лейпциге, располагавшийся там Рейхсгерихт, Имперский суд, несколько раз поддержал доктрину Ортмана, сославшись на Geschäftsgrundlage для обоснования сразу нескольких своих решений, в котором он поддерживал отказ должника от договора. Теория активно применялась и впоследствии. За несколько лет до закрепления в ГГУ возможности пересмотра договора, в германской доктрине уверенно высказывалось мнение, согласно которому большого значения популярности отсылок к теории Ортмана в этой и последующей практике сначала имперского, а затем и федерального суда Германии, придавать не следует[35]. Считалось, что суды в любом случае разрешают дела, основываясь на своём представлении о распределении рисков, сложившемся для спорного правоотношения. Тем не менее, в ст. 313 ГГУ ценз существенности изменения обстоятельств для целей исправления договора понимается именно в соответствии с теорией разрушения каузы сделки (Störung или Wegfall der Geschäftsgrundlage). Отметим, что в ст. 451 российского ГК основанием для пересмотра выступает не дефект каузы, а дефект распознавания интересов, что, как это уже должно следовать из приведённых рассуждений, представляется автору этой статьи верным решением. При этом, словно бы не желая жертвовать колоссальным ресурсом накопленных позиций в правоприменении по разрешению споров, в котором должник просил суд освободить его от исполнения ввиду крайней затруднительности, германский законодатель в ходе реформы обязательственного права в 2001 г. допустил в ч. 2 ст. 372 легальную возможность, с учётом существа обязательства и требований добросовестности, отказа должника от исполнения в тех случаях, когда оно потребует от него расходов и усилий, явно несообразных (groben Missverhältnis) с интересом в исполнении кредитора; при определении меры усилий, которые необходимо приложить должнику для исполнения обязательства, принимается во внимание, отвечает ли должник за обстоятельства, препятствующие исполнению. В силу ещё одной новеллы, образовавшей ч. 3 той же статьи, должник, обязанный произвести исполнение лично, вправе от него отказаться, если в силу препятствующего исполнению обстоятельства, значение которого определяется с учётом интересов в получении исполнения кредитора, требовать от должника исполнения было бы неразумно. Исследователями, однако, подчёркивается, что ни в доктрине, ни у судов нет ни малейших сомнений в том, что и ч. 2, и ч. 3 новой редакции ст. 275 не посягают на режим пересмотра договора вследствие изменившихся обстоятельств: они применимы только в исключительных ситуациях, когда интересы кредитора и должника приходят в очевидное несоответствие. Ст. 313, напротив, подлежит применению во всех тех случаях, когда нельзя утверждать, что исполнение полностью или по существу невозможно[36]. Предлагается и более ограничительное толкование, согласно которому действие ч. 2 ст. 275 ГГУ должно сводиться к случаям, когда ни один разумный кредитор не стал бы ожидать исполнения[37].
Пересмотр договора ввиду чрезвычайной обременительности (ст. ст. 478 — 480) предусматривает новый Гражданский кодекс Бразилии 2002 г. В гражданском законодательстве ещё одной крупнейшей страны мира, Турции, пересмотр договора вследствие существенно изменившихся обстоятельств стал возможен с 2012 г. (ст. 138 Кодекса обязательственного права Турции). В новом ГК Румынии (2011 г.) возможность адаптации и расторжения чрезмерно обременительного договора предусмотрена в ст. 1271 (близкой к тексту ст. 451 российского ГК, но с приоритетом адаптации, как и во французском праве). В ГК Чешской Республики (вступил в силу в 2014 г.) режим пересмотра закреплён в ст. ст. 1764 — 1766 (с весьма близким режимом к румынскому). Из новых кодексов общая оговорка о rebus sic stantibus отсутствует только в ГК Квебека (1994) — вероятно, под воздействием действующего на момент его создания французского права.
В итальянском праве возможность исправления синаллагматического договора появилась ещё в ГК 1942 г. — хотя, в историческом поле, и это можно считать современным изменением. Если затруднительность исполнения предполагающего длительное правоотношение договора, ставшая следствием чрезвычайных и непредвиденных обстоятельств, в понимании суда подпадает под категорию essesivamente onerosa, то договор может быть расторгнут, за исключением случаев, когда такая затруднительность относится к обычным рискам для заключенного сторонами договора либо если другая сторона предложит справедливые изменения договора (ст. 1467). Португальский ГК 1966 г. также предусматривает как институт пересмотра договора ввиду ошибки (ст. 252, ст. 437). При этом высказывается мнение о близости итальянской и португальской конструкции пересмотра к виндшейдовской теории предположения — следуя, вероятно, представлению о том, что она образует дихотомию с ортмановской теории основания, что нам видится искусственным[38].
В отечественном гражданском законодательстве clausula rebus sic stantibus (выраженная в конструкции ст. 451) появилась 1.01.1995 г. — в первой же редакции ГК, принятого в эпоху перехода к рынку.
Таким образом, можно говорить о том, что в национальных юрисдикциях обнаруживается стремление предусмотреть легальную возможность пересмотра договора ввиду существенно изменившихся обстоятельств как вполне самостоятельный институт по отношению к невозможности исполнения. И тот факт, что этот институт обретает легальный режим значительно позднее, подчёркивает глубину осознания доктриной этих изменений, понимание самостоятельности задач, стоящих перед исправлением договора по отношению к констатации невозможности исполнения и её последствиям.
Сборники мягкого права и международные договоры.
Принципы международных коммерческих договоров УНИДРУА, в том числе 2016 г., содержат раздел 2 «Затруднения» (ст. 6.2.1 — 6.2.3). Статья 6.2.2. «Определение затруднения» даёт им описание, сходное (хотя в чём-то и отличное) с российским подходом к обсуждаемому институту и по существу, и по легальному его воплощению, и даже по используемой для этого юридической технике. Института прекращения обязательства невозможностью исполнения в Принципах УНИДРУА нет — след этого института можно найти только в правилах о форс-мажоре для целей определения ответственности сторон (7.1.7); вероятно, это объясняется как раз тем, что в этом сборнике мягкого права урегулированы именно договорные, а не обязательственные правоотношения. Вместе с тем, в ст. 7.2.2. закреплены правила, регулирующие требования о реальном исполнении обязательств: основаниями освобождения должника от исполнения обязательства в натуре, среди прочих, являются юридическая и фактическая невозможность исполнения, а также его чрезмерная обременительность или затратность; последнее правило нельзя не сравнить с новой ст. 275 (2) ГГУ.
В Венской Конвенции «О договорах международной купли-продаже товаров» (ст. 79) препятствие/impediment служит основанием освобождения от ответственности.
В DCFR (Модельные правила ЕЧП) есть существенное изменение обстоятельств (III.–1:110) и, как уже говорилось, III.–3:104 (impediment). В п. 4 этой нормы установлено правило, согласно которому встречное обязательство прекращается, если первое обязательство прекращается ввиду препятствия его исполнению, имеющего неустранимый характер. Интересующему нас правилу в комментарии к DCFR, насчитывающему 4795 страниц, посвящено несколько строк на стр. 812, смысл которых в том, что встречное обязательство при неустранимом препятствии исполнению первого обязательства должно прекратиться (без объяснения причин). Тем не менее, если прекращается одно из обязательств по договору, в отношение каждого из которых предусмотрено встречное предоставление кредитора, тогда нужно рассматривать вопрос об уменьшении этого предоставления. Казалось бы, этот комментарий по своему смыслу соответствует одному из тех возможных последствий, которые призывает придавать невозможности исполнения автор этой работы. Однако приведенный далее авторами комментария пример (возможно, вследствие неудачного выбора) снова свидетельствует о том, что встречное обязательство, если оно точно соответствует обязательству, прекращённому невозможностью исполнения, они всё же считают подлежащим прекращению[39]. Отметим также, что подобно пореформенной редакции ГГУ и Принципам УНИДРУА, в DCFR предусмотрена возможность отказа должника от исполнения в натуре, если такое исполнение «потребует для должника чрезмерных усилий или расходов» (ст. 9:102).
Выводы.
В итоге проведённого исследования, мы делаем следующие выводы.
Во-первых, невозможность исполнения обязательства как основание для его прекращения, являясь феноменом обязательственного права, само по себе, то есть в силу закона, не может приобретать значение правопрекращающего юридического факта для обязательства другой стороны, поскольку не приводит ни к невозможности исполнения, ни к полному исчерпанию объективного интереса кредитора в существовании (как это имеет место при зачёте однородных требований) этого другого обязательства, в том числе и встречного. Прекращение основанного на договоре обязательства невозможностью его исполнения, как таковое, юридически может затрагивать только исполнение (но не существование и не условия существования) встречного обязательства, находящегося с прекращённым в безусловной синаллагматической связи, то есть обязательство, чьё исполнение полностью обусловлено исполнением первого обязательства. Ввиду этого, должник по такому встречному обязательству, вполне естественно, вправе отказаться от исполнения или приостановить его — что он вправе делать даже и в тех случаях, когда неполучение исполнения не является окончательным (то есть когда первое обязательство не прекратилось). Должник также вправе не исполнять обязательство в натуре (п. 4 ст. 328 ГК). При этом должник по прекращённому обязательству не лишён возможности требовать как исполнения встречного обязательства в натуре, так и возмещения убытков, причём, подчеркнём это, мы не говорим о случаях, когда на должнике по встречному обязательству лежал риск наступления невозможности исполнения первого обязательства. Это требование подлежит удовлетворению, если интерес кредитора по встречному обязательству не исчерпывался синаллагмой или если обязательства не состояли в полностью обусловленной взаимосвязи. И здесь нельзя не отметить, что правовая позиция в п. 39 Постановления № 6 образует концептуальное отступление от позиции, включённой Верховным Судом в более раннее пленумное Постановление, в котором высшая судебная инстанция допустила удовлетворение требование об исполнении встречного обязательства в натуре, заявленное стороной, не исполнившее собственное обязательство, если, по мнению суда, его размер был незначительным[40]. Иными словами, в этой правовой позиции Верховный Суд не исходил из формального понимания взаимности, вне которой нельзя объяснить подход к судьбе встречного исполнения, выраженный в п. 39 Постановления № 6 и которая, по нашему убеждению, является вторжением в область иного по своей природе правового института[41].
Во-вторых, невозможность исполнения обязательства, конечно, может привести и к нарушению договорного равновесия, постольку, поскольку оно было достигнуто в сделке в том числе с учётом и за счёт прекращённого обязательства. Оценка значительности этого нарушения на предмет целесообразности восстановления равновесия, как и само восстановление, может производиться только судом (за очень редкими исключениями), и только средствами договорного права. Существенный дисбаланс интересов даёт заинтересованной стороне правомочие ссылаться на clausula rebus sic stantibus, на подразумеваемую оговорку о неизменности обстоятельств, учитываемых данной стороной при заключении договора, и требовать пересмотра договора (включая его адаптацию к изменившимся обстоятельствам или, при её недостижимости, его расторжение; однако эта иерархия противоположна в российском праве). В соответствии с воззрениями автора, ссылка на эту оговорку доступна стороне только тогда, когда у неё отсутствовала способность к распознаванию и выражению в договоре собственных интересов применительно к вероятным изменениям обстоятельств и потому такое изменение находилось за пределами, до которых простиралась свобода договора. В случае невозможности исполнения обязательства потребовать пересмотра условий договора может как кредитор по данному обязательству, так и кредитор по встречному обязательству, если должник по встречному обязательству отказался от исполнения, и суд счёл такой отказ правомерным (что по нашему мнению, возможно только в случае если оба обязательства состоят друг с другом в полной взаимной обусловленности).
В-третьих, отсутствие в правовой системе законных (легальных или прецедентных) средств исправления договорного правоотношения под воздействием изменившихся обстоятельств остро ощущается тогда, когда следствием таких обстоятельств становится не невозможность исполнения, а его крайняя затруднительность. В таких случаях обязательство не прекращается, и суды не имеют формальных возможностей освободить от исполнения должника[42]. Во всех таких юрисдикциях применяется техника толкования договора (implied term theory, до 2002 г. в Германии ergänzende Vertragsauslegung), направленная на выявление подразумеваемых условий о распределении рисков. Однако если при этом риск таких изменений невозможно возложить ни на должника, ни на кредитора (или вовсе, или в неравной мере), сложности в принятии правосудного решения представляются труднопреодолимыми. Кроме того, приступать к исследованию возможностей исправления договора, в том числе принимая во внимание распределение рисков, бессмысленно, не убедившись прежде в том, что имеет место существенное изменение обстоятельств, из которых стороны исходили при заключении договора. Очевидно, что ответ на этот предварительный вопрос, как, впрочем, и применение критериев пересмотра, подразумевает серьёзные доктринальные обоснования, нуждающиеся в закреплении в нормах права.
В-четвёртых, развитие гражданского законодательства обнаруживает однозначную тенденцию к закреплению в кодификациях общего легального режима пересмотра договора в связи с существенно изменившимися обстоятельствами; в тех же юрисдикциях, где этого ещё не сделано, clausula rebus sic stantibus признаётся в виде основания для исправления нарушенного договорного равновесия высшими судебными органами.
Список литературы.
1. Кривцов А. С. «Абстрактные и материальные обязательства в римском и в современном гражданском праве». — М.: Статут, 2003. — 314 с.
2. Модельные правила европейского частного права / Пер. с англ.; Науч. ред. Н.Ю. Рассказова. М.: Статут, 2013. — 989 с.
3. К. Цвайгерт, Х. Кётц. Введение в сравнительное правоведение в сфере частного права. В 2-х тт. — Том 2. — Пер. с нем. — М.: Международные отношения, 2000. — 512 с.
3. Thier, Andreas (2011). Legal history. In: Hondius, Ewoud; Grigoleit, Hans Christoph. Unexpected circumstances in European contract law. Cambridge, UK: Cambridge University Press, 2011, С. 16- 18.
4. Малеина М. Н. «Правовое регулирование оказания услуг по организации и проведению массовых культурно-зрелищных мероприятий в открытых общественных местах» // Журнал российского права № 3 — 2013. – C. 32 – 40.
4. Терди Е. С. Невозможность исполнения обязательства в гражданском праве Турции и Швейцарии в контексте реформы ГК РФ: особенности рецепции и развития (часть II). //Вестник Томского государственного университета. Право. 2016. №2 (20). С. 121-132.
Электронные ресурсы:
[1] Понимание автором меры устойчивости договорных прав, являясь частным следствием его теории злоупотребления субъективными правами, изложено в § 4 третьей главы его докторской диссертации. Данный раздел работы опубликован на портале «Закон.ру»: https://clck.ru/RyGEB
[2] Непонимание соотношения субъективного права и интереса в договорном правоотношении, а как неизбежное следствие — и допустимой области злоупотребления субъективными договорными правами, стало причиной ошибочного разъяснения, вошедшего в п. 8 Постановления Пленума ВАС № 16 от 14.03.2014 № 16 «О свободе договора и его пределах». ВАС допустил возможность квалификации осуществления субъективного договорного права, образованного волей сторон, т.е. не основанного на императивной норме, как злоупотребления правом. Удивительно также то, что в этом же разъяснении, которое не могло не быть в первую очередь адресовано осуществлению права в условиях изменившихся обстоятельств, в том числе и вне области выявления сторонами своих интересов в момент заключения договора, специальный способ противодействия злоупотреблению правом, на основе предусмотренной в ст. 451 ГК конструкции, даже не упомянут.
[3] Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 11.06.2020 N 6 «О некоторых вопросах применения положений Гражданского кодекса Российской Федерации о прекращении обязательств».
[4] См, напр., Комментарий к Гражданскому кодексу Российской Федерации. Часть первая (постатейный): учебно-практический комментарий / под ред. А. П. Сергеева. — 2-е изд., перераб. и доп. — Москва : Проспект, 2018. — 1280 с. С. 1152. Автор комментария — А. А. Павлов.
[5] Данную позицию разделяет и высшая судебная инстанция. См., напр., п. 9 Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 24.03.2016 г. N 7 «О применении судами некоторых п положений Гражданского кодекса РФ об ответственности за нарушение обязательств»; при этом Верховный суд сохранил её и в условиях пандемии, включив её и «Обзор по отдельным вопросам судебной практики, связанным с применением законодательства и мер по противодействию распространению на территории Российской Федерации новой коронавирусной инфекции (COVID-19) № 1» (утв. Президиума Верховного Суда 21.04.2020 г.) См. вопрос 5, вопрос 7.
[6] См. об этом подробнее в работе автора «Заключение «О юридической силе Постановления Правительства от 03.04.2020 N 442». Всё-таки вполне себе юриспруденция, а не вируспрeденция». https://clck.ru/RyGFW Следует обратить внимание на то, что с распространением пандемии в 2020 г., как и во всех подобных случаях, резко обострилось внимание к проблемам устойчивости обязательств и договоров.
[7] Principles, Definitions and. Model Rules of European Private Law. Draft Common Frame of Reference (DCFR). Русский перевод: Модельные правила европейского частного права / Пер. с англ.; Науч. ред. Н.Ю. Рассказова. М.: Статут, 2013.
[8] Терди Е. С. Невозможность исполнения обязательства в гражданском праве Турции и Швейцарии в контексте реформы ГК РФ: особенности рецепции и развития (часть II). //Вестник Томского государственного университета. Право. 2016. №2 (20). С. 125.
[9] Например, для договора страхования (п. 2 ст. 959) возрастание страховых рисков при отказе страхователя согласиться на изменение договора даёт право отказаться от договора страховщику; для договора консенсуального дарения — это существенные изменения в положении дарителя (п. 1 ст. 577).
[10] Малеина М. Н. «Правовое регулирование оказания услуг по организации и проведению массовых культурно-зрелищных мероприятий в открытых общественных местах» // Журнал российского права № 3 — 2013, стр. 38.
[11] См. примечание 6 к этой работе.
[12] См. ниже в этой работе о новой ч. 2 ст. 275 ГГУ и комментарий к ней.
[13] Nuno Manuel Pinto Oliveira. The German Act to Modernize the Law of Obligations as a Model for the Europeanization of Contract Law? The New Rules Regarding Impossibility of Performance from the Perspective of a Portuguese Lawyer. Electronic Journal of Comparative Law, vol. 11.4 (December 2007) P. 3.
[14] O’Neill, Philip; Salam, Nawaf, Is the Exceptio Non Adimpleti Contractus Part of the New Lex Mercatoria, in: Gaillard (ed.), Transnational Rules in International Commercial Arbitration (ICC Publ Nr. 480,4), Paris 1993, at 147 et seq.
[15] Taylor v Caldwell [1863] EWHC J1 (QB).
[16] Robinson v. Davison 1874, L.R. 9 Q.B. 462.
[17] Poussard v. Spiers & Pond (1876) 1 Q.B.D. 410. См. об этом подробнее в работе: G. H. Treitel. Remedies for Breach of Contract: A Comparative Account. Print Publication 1988. P. 346.
[18] Krell v. Henry [1903], 2 KB 740 и Herne Bay Steamboat v. Hutton [1903], 2 KB, 683.
[19] См. напр. Hirji Mulji v. Cheong Yue Steamship Co. [1926] A.C. 497, 510.
[20] Вероятно, такой подход стал основанием для отказа в исках по двум известным спорам, связанным с закрытием Суэцкого канала: Tsakiroglou & Co. Ltd. v. Noblee Thorl GmbH [1962] A.C. 93 и Ocean Tramp Tankers Corp. v. VIO Sovfracht [1964] 2 W.L.R. 114.
[21] Thier, Andreas (2011). Legal history. In: Hondius, Ewoud; Grigoleit, Hans Christoph. Unexpected circumstances in European contract law. Cambridge, UK: Cambridge University Press, 2011, С. 16- 18.
[23] Aziz T Saliba LLM. Rebus sic stantibus: A Comparative Survey // Murdoch University Electronic Journal of Law. Volume 8, Number 3 (September 2001).
[24] Имеется в виду дело Canal de Craponne. В 1876 г. Палата по гражданским спорам Кассационного суда отменила решение суда первой и апелляционных инстанций о повышении платы за водоснабжение садового участка, согласованной при строительстве канала в XVI в. Размер платы ко времени рассмотрения дела не покрывал издержки по содержанию канала. Постановление Кассационного суда основывалось на ст. 1134 ФГК в редакции, действовавшей с 1804 г. вплоть до реформы обязательственного права в 2016 г. (Les conventions légalement formées tiennent lieu de loi à ceux qui les ont faites, т.е. имеющие юридическую силу соглашения заменяют собою закон для тех, кто их заключил). Суд указал, что «Ни в коем случае суды, сколь бы справедливым ни представлялось им такое решение, не могут, приняв во внимание время и обстоятельства, изменять соглашения сторон и вносить в них новые условия взамен тех, что были добровольно установлены сторонами».
[25] Закон от 21.01.2018 г. «О коммерческих договорах, заключённых до Первой мировой войны», известный также как «закон Фийо», и Закон № 49-547 от 22.04.1949 г. «О прекращении определённых контрактов и договоров».
[26] Unentwickelte Bedingung — «эмбриональное условие».
[28] Ст. 275 также подверглась изменениям в ходе этой реформы (Закон об изменениях в области обязательственного права от 26.11.2001 г.). Ранее в этой норме оговаривались только последствия полной невозможности исполнения, наступившей после возникновения обязательства, тогда как в ст. 306 — также полной невозможности, но имевшей место изначально.
[30] В 1925 г. в Германии был принят закон о валоризации.
[31] К. Цвайгерт, Х. Кётц. Введение в сравнительное правоведение в сфере частного права. В 2-х тт. — Том 2. — Пер. с нем. — М.: Международные отношения, 2000. С. 264.
[32] Данное толкование основано на ст. 157 ГГУ, предписывающим судам не отступать в понимании договорных условий от принципа добросовестности (Treu und Glauben) и учитывать действующие обычаи. Нам встретились разные объяснения доктрины ergänzende Vertragsauslegung — от выражения в ней принципа добросовестности (Maria Hook, The Choice of Law Contract. Bloomsburry Publishing, 2016) до обнаружения в ней связи со ст. 9 Венской Конвенции о международной купле-продажи товаров в той части, в которой эта ст. 9 предусматривает использования обычая (usage) для толкования договора.
[33] См. об этом: Thier, цит. соч. С. 30.
[34] «Основание сделки. Новое юридическое понятие».
[35] См. Цвайгерт, Кётц, цит. соч. С. 262, С. 283.
[36] Nuno Manuel Pinto Oliveira. Цит. соч. P. 3.
[37] Там же. Цитируется мнение из работы: Volker Emmerich, Das Recht der Leistungsstörungen 37 (5th. ed. 2003).
[38] XIVth Congress of the International Academy of Comparative Law (Vienna, 21-26 July, 2014) GENERAL REPORT on The effects of financial crises on the binding force of contracts: Renegotiation, rescission or revision by Prof. Dr. Rona Serozan, Istanbul Bilgi University.
[39] A company is under an obligation to a landowner to plant trees on three islands. One of the islands disappears under the sea as a result of a geological event. The landowner had a reciprocal obligation to pay for the work. If the obligation was to pay a separate sum for the planting on each island then the obligation to pay for the planting on the sunken island is extinguished entirely. If the obligation was to pay a lump sum for the whole work but the landowner is willing to accept performance in relation to the two surviving islands then the landowner can reduce the price under III.–3:601 (Right to reduce price). (Общество обязалось осуществить посадку деревьев на трёх островах, один из которых исчез вследствие непредвидимого подъёма уровня воды. Собственник земли имеет встречное обязательство по оплате работ. Если по условиям обязательства он должен производить оплату работ в виде самостоятельного встречного предоставления за посадки на каждом острове в отдельности, то обязательство по оплате в отношении исчезнувшего острова полностью прекращается. Если же собственник должен был произвести единую оплату за все выполненные работы, но при этом намерен принять исполнение, относящиеся к двум оставшимся островам, он вправе потребовать уменьшения цены в соответствии с III.–3:601 (право на уменьшение цены).
[40] П. 58 Постановления Пленума Верховного Суда РФ № 54 от «О некоторых вопросах применения общих положений Гражданского кодекса Российской Федерации об обязательствах и их исполнении».
[41] Ср. с детальным нормированием условий, при которых сохраняется встречное предоставление при невозможности исполнения встречного обязательства в ст. 326 ГГУ.
[42] Ещё раз напомним о том, что ч. 2 ст. 275 ГГУ в новой редакции и ст. 7.7.2 Принципов УНИДРУА допускается, при соблюдении ряда других условий, освобождение от исполнения при крайней затруднительности.